травяная муза // миру мир, а мне кефир //
старьё, 2005.
но если кто ещё не читал - ознакомиться стоит.
о японской литературе, Мураками и прочей нечисти...
читать дальше1. Размышления на тему популярности японской литературы в России на данный момент. Чем это вызвано, на Ваш взгляд? Еще 20 лет назад такого всплеска бы не было. Почему?
Двадцать лет назад ничего подобного не могло быть, в основном, по двум причинам.
Во-первых, вплоть до начала 90-х наши переводчики физически не могли поехать в Японию и посмотреть, что там, вообще говоря, читают и пишут. Любой русский, выезжавший в «страну предполагаемого противника», был потенциальным штирлицем. А штирлицы, как известно, литературой не занимаются. Те же, кто любил литературу, а не идеологию, сидели в пыльных подвалах библиотек и в сотый раз ковыряли то, что им разрешалось. Разрешалось, ясное дело, не много. Из года в год переиздавался стандартный «японский набор»: средневековье (Басё, «Записки у изголовья» и прочие принцы гэндзи) и «безопасные» авторы первой половины ХХ века (Акутагава, Сосэки, Осаму и еще от силы четыре-пять имен). «Великий и ужасный» Мисима был внедрен в нашу голову Григорием Чхартишвили только в конце 80-х. Самыми же «современными» японцами у нас считались Кобо Абэ и Кэндзабуро Оэ – и это несмотря на то, что наиболее значимые свои вещи они писали в 70-е гг. Иначе говоря, в наших представлениях о Японии образовался дикий «зазор» – дыра чуть ли не в полвека, не заполненная почти ничем.
С началом перестройки в эту «дыру» хлынул мутный поток того, что уже написали о японцах американцы и французы. Ни те, ни другие соседями Японии не являлись. Но именно их версии того, что происходит в Стране Восходящего Солнца, начали со страшной скоростью распространяться по России. Это были бесконечные перепевы всевозможных «путей самурая» и дзэн-буддийских трактатов, а также пособия по икэбанам и каратэ. Переводы этих текстов были еще ужаснее, чем оригиналы, но именно этот дикий букет псевдояпонских историй и сложил в голове нашего человека странный мультфильм в духе сказок Шехрезады. Любой человек с хорошим вкусом от такой бредятины шарахался куда подальше, и правильно делал: ничего общего с реальной Японией это не имело.
Вот почему, когда в 1998-м в России появился переведенный напрямую с японского Харуки Мураками, а за ним – Рю Мураками и Банана Ёсимото, наш читатель кинулся на них как на нечто свежее и неожиданное.
И если говорить о японском «буме», то «бум» у нас, заметим, не столько на их литературу, сколько в принципе на всё японское – еду, дизайн, философию, образ жизни. А все из-за того, что о Японии у нас по-прежнему очень куцее представление. Что удивляться? Мирного договора у нас до сих пор нет. Туризма в полном смысле слова в Японию нет. Эмигрантов наших там даже сегодня от силы несколько тысяч. Язык не из легких: по книжкам его как положено не выучишь, хотя бы с годик там пожить надо. А неизвестное, как всегда, манит...
2. Чем обусловлена любовь к Достоевскому японских писателей? Что, по-Вашему, они подчерпнули из русской литературы? Как изменилось отношение к форме и содержанию текстов в японской литературе?
До конца XIX века в Японии писали в основном довольно монотонную прозу, так называемое «си-сёсэцу» – дневники, записки о себе. Такие линейные, одномерные истории из цикла «что вижу, то пою». И только с появлением переводов Толстого, Достоевского, Чехова, Тургенева литература в Японии «ожила» и заиграла новыми красками. Проще говоря, русские научили японцев писать современную литературу. Они это сами признают: в самых обычных школах произведения русской классики проходят в обязательном порядке.
Дело в том, что исторически Россия и Япония очень схожи. Особенно – в конфликте маленького человека, на которого постоянно давят государственная идеология и общественная мораль. Так, Япония до середины XIX века оставалась закрытой страной без контактов с внешним миром. У них до сих пор все построено на групповом сознании, на ущемлении личности и подавлении его «прайваси» во имя очередных «общественных идеалов». Система пожизненного найма, гарантировавшая фанатическое служение фирме, начала разваливаться только сейчас.
В России же народ веками жил в крепостном праве, а потом еще и коммунизмом прошлись по мозгам, точно катком. Те же проблемы, вид сбоку.
Поэтому именно «достоевские» раскладки маленького человека, пытающегося вырваться из общепринятых устоев, японцы восприняли «на ура». Метания Алеши Карамазова, шизофрения «Мышкин-Рогожин», все эти вопросы типа «тварь дрожащая или право имею» – в Японии так же традиционно недоразрешимы, как и у нас. Тот же Лев Николаич со своими «готовыми рецептами» у них почитаем, но не очень любим. А вот Федор Михалыч со своими вопросами без ответов – пожалуй, самый популярный из русских авторов. Вспомним одно из главных правил дзэн-буддизма: «из любых двух решений всегда выбирай самое третье». Хорошо поставленный вопрос, на который каждый находит свой ответ индивидуально, – это же очень по-дзэнски! Не случайно Харуки Мураками сделал именно этот акцент в интервью, которое я брал у него в 2002-м:
– Значит, все-таки Достоевский? А как же Толстой?
– Толстой тоже, да... Но все-таки Достоевский.
3. Lost in translation. Что сложнее всего переводить?
Сложнее всего переводить не сами слова, а то, что пишется между строк. За одиннадцати лет жизни в Японии я привык к тому, что все японское – недосказанное. Пустота – неотъемлемый элемент композиции в японском дизайне, стихах, литературе, кино. Самое главное не говорится, оставляется «за кадром». Но для того, чтобы все догадались, о чем ты, нужно правильно выстроить то, что говоришь. И вот над этим балансом сказанного-недосказанного и происходит самая большая работа. Ну, например: какая разница между "безмолвием" и "тишиной"? Тишина - это когда ничего не звучит, а безмолвие – если кто-то молчит. У Мураками в пустой комнате висит именно "безмолвие". Поэтому мы догадываемся, что в комнате находится призрак, хотя напрямую речи о нем не идет. Именно о втором, скрытом смысле текста интереснее всего размышлять и в процессе чтения Мураками, и, конечно же, в процессе его перевода...
Ну и, конечно, вторая большая сложность – то, что японцы, в сравнении с нами, говорят «наизнанку»: глагол у них всегда в конце предложения. Поэтому для того, чтобы «вывернуть» фразу по-русски, сохранив все нюансы – живость, юмор, эмоции говорящего – требуется в два-три раза больше времени и сил, чем с того же английского. К сожалению, над этим у нас мало кто работает как следует, отчего многие переводы японской литературы недоделаны, «засушены»: вроде слова русские, а текст остается «в плену японской грамматики». Если же переводчик пишет так, «как по-русски не говорят», то и японцы получаются в голове читателя какими-то марсианами. А это уже безобразие.
4. Расскажите об интервью с Х.М. Что изменилось в Вашем восприятии его творчества. Почему больше не делали переводов?
Хороший перевод большого романа с японского занимает год-полтора, и я физически не мог бы перевести больше за это время – тем более, что жить на литературные переводы в нашей стране невозможно, все время приходится зарабатывать чем-то еще. Мой третий по счету перевод Мураками – «Страна чудес без тормозов и Конец Света» – вышел в середине 2002 года. Потом я поехал в Токийский университет писать книгу «Суси-нуар. Занимательное муракамиедение», это заняло около года, и съездил с Мураками на Сахалин, об этом в книге подробно написано. Тогда же, в начале 2000-х наши издательства окончательно поняли, что Мураками для них – золотая жила, и одновременно наняли еще несколько переводчиков. И правильно сделали, иначе бы мы все его 10 романов, написанные до сих пор, не увидели еще очень долго, не говоря о рассказах. Я же сейчас перевожу самый последний (по времени) его роман с английским названием «Afterdark», он должен будет выйти в «ЭКСМО» летом 2005-го. Возможно, это будет «мой последний Мураками» – дальше я хотел бы уже писать сам. А если хочешь писать сам, нельзя сидеть слишком долго в языке другого человека – так можно и свой язык потерять...
Что же касается моих впечатлений от Мураками – на мои переводы до сих пор это повлиять не могло, поскольку я брал у него интервью в 2002-м. Когда же познакомился с ним поближе, вдруг понял, что именно таким я его всю дорогу и представлял. Честное слово! Когда пролопатишь больше тысячи страниц одного и того же автора, пропустишь его душу через себя, личное знакомство особых сюрпризов уже не приносит. Он именно такой, какими я видел его тексты. Ну, разве что чуть застенчивей, чем я ожидал, вот и все.
5. Расскажите, пожалуйста, о «неяпонскости» писателя Харуки Мураками. Какие ключевые моменты позволяют делать это заявление и опровергать его?
Заявлять о «неяпонскости» писателя Мураками так же абсурдно, как рассуждать о «нерусскости», скажем, писателя Пелевина. Если человек пишет так, как в его стране не писали до сих пор, это еще не повод объявлять его «выродком», это просто новый тип писателя в той или иной стране. Сам Мураками об этом уже все сказал, и я лишь полностью присоединяюсь: «Все рассуждения обо мне как о неяпонском писателе я считаю нелепицей. Я пишу для японцев о Японии и на японском языке. Что еще требуется, чтобы меня считали японским писателем?».
Кто в Японии называет Мураками «неяпонским»? Люди за 40 и старше, которые никогда не выезжали за пределы своей страны дольше чем на неделю шоппингов по парижам, и которым уже давно не хочется ничего нового, лишь бы все оставалось как есть.
В России же – и не только – главная проблема, мне кажется, в том, что многие не хотят развивать свои представления об окружающем мире. Им уютнее сидеть, как улиткам, в своем «лубке» из штампованных образов и всю жизнь считать, что Япония – это сплошные самураи с гейшами, поклоняющиеся Императору и вспарывающие себе животы по три раза на дню. Им так спокойнее. Один читатель в гостевой нашего сайта открытым текстом написал: «Не надо мне вашей правды о Японии, оставьте мне мой красивый японский миф, он мне нравится больше». Как говорится, комментарии излишни.
Да вот вам живой пример. Порекомендовали мне тут знакомые книжечки одного писателя. Дескать, глянь, второй Мураками и прочая ерунда. Ну-ка, ну-ка, думаю. Залез в Интернет, а там — аж четыре романа, и у всех — пятизвездночный рейтинг по продажам. Та-ак, думаю, почему не знаю? Залезаю в японский «Гугль» — никакого Каминаси Кунио. Смотрю на фамилию переводчика. Эдуард Власов. Да-да, тот самый, который про Веничку Ерофеева накалякал в три раза больше, чем сам Ерофеев, притянув к бедному Веничке за уши все, что плохо лежит. Русский филолог, застрявший в университете Саппоро навечно лет уж десять назад. Который и придумал «азиатского иржи грошека» – японца, пишущего исключительно для русского человека, исключительно о русских проблемах и только на русском языке! И, что самое смешное, вот уже год наши издатели и солидная часть читателей на полном серьезе ведутся на такие провокации. Потому что у этого Каминаси – именно та Япония, о которой наши обыватели мечтают. Даже если их будут держать за дураков.
6. Ключевые отличия японского и русского менталитета. Есть ли что-нибудь такое в японской культуре, традициях и т.д., что совершенно не сможет быть воспринято русским и наоборот?
После 11 лет жизни в Японии я считаю, что таких вещей, в принципе, нет. Всему можно научиться и все можно понять, было бы желание. Принимать или не принимать – это другой вопрос, но понять, повторяю, можно. Мне, например, было не всегда легко ужиться с их групповым сознанием, когда люди вокруг напоминают стаю дельфинов. Спрашиваешь человека: «А ты что думаешь о том-то или том-то?» А он тебе в ответ: «А ты у других спрашивал? И что они сказали?» Но я понимаю, чем это объясняется, когда население, фактически равное нашему, живет всего на 30% территории своих крошечных островов (остальное - горы да скалы), и по ним веками лупят землетрясения, тайфуны да цунами. Будешь иметь свое личное мнение, отделяться от стаи – не выживешь, тебя никто не спасет. Западному человеку от такой «безликости» вокруг иногда выть охота. Но, с другой стороны, такой способ мышления обеспечивает очень уравновешенную и безопасную жизнь по всей стране. Я лично знаю многих русских, в основном женщин, которые осели в Японии навсегда именно потому, что им в таком укладе спокойнее и надежнее. И их тоже можно понять... Каждый выбирает для себя.
Что же касается всех этих дзэн-медитаций, икэбан, иероглифов и прочей загадочной экзотики, от которой у нас так модно сейчас закатывать глазки, – все это давно изучено, и все, кто сильно захочет, могут овладеть этими премудростями, не выезжая из России, а с интернетом - даже из дома не выходя. В целом японцы – обычные люди, очень работящие, порядочные и дисциплинированные. Житейская логика их нам понятна, у них есть чему поучиться. И мне до слез досадно, что мы, русские, вот уже полстолетия не может заключить с таким великолепным соседом даже элементарного Мирного договора. Стыдно, ей-богу, слушать, когда в очередной раз нам объясняют Японию американцы. Стыдно смотреть, как Москва и Токио за пол-земного шара все тянут резину о том, как им обустроить Дальний Восток. Двадцать первый век на дворе. Пора бы уже во всем разобраться.
но если кто ещё не читал - ознакомиться стоит.
о японской литературе, Мураками и прочей нечисти...
читать дальше1. Размышления на тему популярности японской литературы в России на данный момент. Чем это вызвано, на Ваш взгляд? Еще 20 лет назад такого всплеска бы не было. Почему?
Двадцать лет назад ничего подобного не могло быть, в основном, по двум причинам.
Во-первых, вплоть до начала 90-х наши переводчики физически не могли поехать в Японию и посмотреть, что там, вообще говоря, читают и пишут. Любой русский, выезжавший в «страну предполагаемого противника», был потенциальным штирлицем. А штирлицы, как известно, литературой не занимаются. Те же, кто любил литературу, а не идеологию, сидели в пыльных подвалах библиотек и в сотый раз ковыряли то, что им разрешалось. Разрешалось, ясное дело, не много. Из года в год переиздавался стандартный «японский набор»: средневековье (Басё, «Записки у изголовья» и прочие принцы гэндзи) и «безопасные» авторы первой половины ХХ века (Акутагава, Сосэки, Осаму и еще от силы четыре-пять имен). «Великий и ужасный» Мисима был внедрен в нашу голову Григорием Чхартишвили только в конце 80-х. Самыми же «современными» японцами у нас считались Кобо Абэ и Кэндзабуро Оэ – и это несмотря на то, что наиболее значимые свои вещи они писали в 70-е гг. Иначе говоря, в наших представлениях о Японии образовался дикий «зазор» – дыра чуть ли не в полвека, не заполненная почти ничем.
С началом перестройки в эту «дыру» хлынул мутный поток того, что уже написали о японцах американцы и французы. Ни те, ни другие соседями Японии не являлись. Но именно их версии того, что происходит в Стране Восходящего Солнца, начали со страшной скоростью распространяться по России. Это были бесконечные перепевы всевозможных «путей самурая» и дзэн-буддийских трактатов, а также пособия по икэбанам и каратэ. Переводы этих текстов были еще ужаснее, чем оригиналы, но именно этот дикий букет псевдояпонских историй и сложил в голове нашего человека странный мультфильм в духе сказок Шехрезады. Любой человек с хорошим вкусом от такой бредятины шарахался куда подальше, и правильно делал: ничего общего с реальной Японией это не имело.
Вот почему, когда в 1998-м в России появился переведенный напрямую с японского Харуки Мураками, а за ним – Рю Мураками и Банана Ёсимото, наш читатель кинулся на них как на нечто свежее и неожиданное.
И если говорить о японском «буме», то «бум» у нас, заметим, не столько на их литературу, сколько в принципе на всё японское – еду, дизайн, философию, образ жизни. А все из-за того, что о Японии у нас по-прежнему очень куцее представление. Что удивляться? Мирного договора у нас до сих пор нет. Туризма в полном смысле слова в Японию нет. Эмигрантов наших там даже сегодня от силы несколько тысяч. Язык не из легких: по книжкам его как положено не выучишь, хотя бы с годик там пожить надо. А неизвестное, как всегда, манит...
2. Чем обусловлена любовь к Достоевскому японских писателей? Что, по-Вашему, они подчерпнули из русской литературы? Как изменилось отношение к форме и содержанию текстов в японской литературе?
До конца XIX века в Японии писали в основном довольно монотонную прозу, так называемое «си-сёсэцу» – дневники, записки о себе. Такие линейные, одномерные истории из цикла «что вижу, то пою». И только с появлением переводов Толстого, Достоевского, Чехова, Тургенева литература в Японии «ожила» и заиграла новыми красками. Проще говоря, русские научили японцев писать современную литературу. Они это сами признают: в самых обычных школах произведения русской классики проходят в обязательном порядке.
Дело в том, что исторически Россия и Япония очень схожи. Особенно – в конфликте маленького человека, на которого постоянно давят государственная идеология и общественная мораль. Так, Япония до середины XIX века оставалась закрытой страной без контактов с внешним миром. У них до сих пор все построено на групповом сознании, на ущемлении личности и подавлении его «прайваси» во имя очередных «общественных идеалов». Система пожизненного найма, гарантировавшая фанатическое служение фирме, начала разваливаться только сейчас.
В России же народ веками жил в крепостном праве, а потом еще и коммунизмом прошлись по мозгам, точно катком. Те же проблемы, вид сбоку.
Поэтому именно «достоевские» раскладки маленького человека, пытающегося вырваться из общепринятых устоев, японцы восприняли «на ура». Метания Алеши Карамазова, шизофрения «Мышкин-Рогожин», все эти вопросы типа «тварь дрожащая или право имею» – в Японии так же традиционно недоразрешимы, как и у нас. Тот же Лев Николаич со своими «готовыми рецептами» у них почитаем, но не очень любим. А вот Федор Михалыч со своими вопросами без ответов – пожалуй, самый популярный из русских авторов. Вспомним одно из главных правил дзэн-буддизма: «из любых двух решений всегда выбирай самое третье». Хорошо поставленный вопрос, на который каждый находит свой ответ индивидуально, – это же очень по-дзэнски! Не случайно Харуки Мураками сделал именно этот акцент в интервью, которое я брал у него в 2002-м:
– Значит, все-таки Достоевский? А как же Толстой?
– Толстой тоже, да... Но все-таки Достоевский.
3. Lost in translation. Что сложнее всего переводить?
Сложнее всего переводить не сами слова, а то, что пишется между строк. За одиннадцати лет жизни в Японии я привык к тому, что все японское – недосказанное. Пустота – неотъемлемый элемент композиции в японском дизайне, стихах, литературе, кино. Самое главное не говорится, оставляется «за кадром». Но для того, чтобы все догадались, о чем ты, нужно правильно выстроить то, что говоришь. И вот над этим балансом сказанного-недосказанного и происходит самая большая работа. Ну, например: какая разница между "безмолвием" и "тишиной"? Тишина - это когда ничего не звучит, а безмолвие – если кто-то молчит. У Мураками в пустой комнате висит именно "безмолвие". Поэтому мы догадываемся, что в комнате находится призрак, хотя напрямую речи о нем не идет. Именно о втором, скрытом смысле текста интереснее всего размышлять и в процессе чтения Мураками, и, конечно же, в процессе его перевода...
Ну и, конечно, вторая большая сложность – то, что японцы, в сравнении с нами, говорят «наизнанку»: глагол у них всегда в конце предложения. Поэтому для того, чтобы «вывернуть» фразу по-русски, сохранив все нюансы – живость, юмор, эмоции говорящего – требуется в два-три раза больше времени и сил, чем с того же английского. К сожалению, над этим у нас мало кто работает как следует, отчего многие переводы японской литературы недоделаны, «засушены»: вроде слова русские, а текст остается «в плену японской грамматики». Если же переводчик пишет так, «как по-русски не говорят», то и японцы получаются в голове читателя какими-то марсианами. А это уже безобразие.
4. Расскажите об интервью с Х.М. Что изменилось в Вашем восприятии его творчества. Почему больше не делали переводов?
Хороший перевод большого романа с японского занимает год-полтора, и я физически не мог бы перевести больше за это время – тем более, что жить на литературные переводы в нашей стране невозможно, все время приходится зарабатывать чем-то еще. Мой третий по счету перевод Мураками – «Страна чудес без тормозов и Конец Света» – вышел в середине 2002 года. Потом я поехал в Токийский университет писать книгу «Суси-нуар. Занимательное муракамиедение», это заняло около года, и съездил с Мураками на Сахалин, об этом в книге подробно написано. Тогда же, в начале 2000-х наши издательства окончательно поняли, что Мураками для них – золотая жила, и одновременно наняли еще несколько переводчиков. И правильно сделали, иначе бы мы все его 10 романов, написанные до сих пор, не увидели еще очень долго, не говоря о рассказах. Я же сейчас перевожу самый последний (по времени) его роман с английским названием «Afterdark», он должен будет выйти в «ЭКСМО» летом 2005-го. Возможно, это будет «мой последний Мураками» – дальше я хотел бы уже писать сам. А если хочешь писать сам, нельзя сидеть слишком долго в языке другого человека – так можно и свой язык потерять...
Что же касается моих впечатлений от Мураками – на мои переводы до сих пор это повлиять не могло, поскольку я брал у него интервью в 2002-м. Когда же познакомился с ним поближе, вдруг понял, что именно таким я его всю дорогу и представлял. Честное слово! Когда пролопатишь больше тысячи страниц одного и того же автора, пропустишь его душу через себя, личное знакомство особых сюрпризов уже не приносит. Он именно такой, какими я видел его тексты. Ну, разве что чуть застенчивей, чем я ожидал, вот и все.
5. Расскажите, пожалуйста, о «неяпонскости» писателя Харуки Мураками. Какие ключевые моменты позволяют делать это заявление и опровергать его?
Заявлять о «неяпонскости» писателя Мураками так же абсурдно, как рассуждать о «нерусскости», скажем, писателя Пелевина. Если человек пишет так, как в его стране не писали до сих пор, это еще не повод объявлять его «выродком», это просто новый тип писателя в той или иной стране. Сам Мураками об этом уже все сказал, и я лишь полностью присоединяюсь: «Все рассуждения обо мне как о неяпонском писателе я считаю нелепицей. Я пишу для японцев о Японии и на японском языке. Что еще требуется, чтобы меня считали японским писателем?».
Кто в Японии называет Мураками «неяпонским»? Люди за 40 и старше, которые никогда не выезжали за пределы своей страны дольше чем на неделю шоппингов по парижам, и которым уже давно не хочется ничего нового, лишь бы все оставалось как есть.
В России же – и не только – главная проблема, мне кажется, в том, что многие не хотят развивать свои представления об окружающем мире. Им уютнее сидеть, как улиткам, в своем «лубке» из штампованных образов и всю жизнь считать, что Япония – это сплошные самураи с гейшами, поклоняющиеся Императору и вспарывающие себе животы по три раза на дню. Им так спокойнее. Один читатель в гостевой нашего сайта открытым текстом написал: «Не надо мне вашей правды о Японии, оставьте мне мой красивый японский миф, он мне нравится больше». Как говорится, комментарии излишни.
Да вот вам живой пример. Порекомендовали мне тут знакомые книжечки одного писателя. Дескать, глянь, второй Мураками и прочая ерунда. Ну-ка, ну-ка, думаю. Залез в Интернет, а там — аж четыре романа, и у всех — пятизвездночный рейтинг по продажам. Та-ак, думаю, почему не знаю? Залезаю в японский «Гугль» — никакого Каминаси Кунио. Смотрю на фамилию переводчика. Эдуард Власов. Да-да, тот самый, который про Веничку Ерофеева накалякал в три раза больше, чем сам Ерофеев, притянув к бедному Веничке за уши все, что плохо лежит. Русский филолог, застрявший в университете Саппоро навечно лет уж десять назад. Который и придумал «азиатского иржи грошека» – японца, пишущего исключительно для русского человека, исключительно о русских проблемах и только на русском языке! И, что самое смешное, вот уже год наши издатели и солидная часть читателей на полном серьезе ведутся на такие провокации. Потому что у этого Каминаси – именно та Япония, о которой наши обыватели мечтают. Даже если их будут держать за дураков.
6. Ключевые отличия японского и русского менталитета. Есть ли что-нибудь такое в японской культуре, традициях и т.д., что совершенно не сможет быть воспринято русским и наоборот?
После 11 лет жизни в Японии я считаю, что таких вещей, в принципе, нет. Всему можно научиться и все можно понять, было бы желание. Принимать или не принимать – это другой вопрос, но понять, повторяю, можно. Мне, например, было не всегда легко ужиться с их групповым сознанием, когда люди вокруг напоминают стаю дельфинов. Спрашиваешь человека: «А ты что думаешь о том-то или том-то?» А он тебе в ответ: «А ты у других спрашивал? И что они сказали?» Но я понимаю, чем это объясняется, когда население, фактически равное нашему, живет всего на 30% территории своих крошечных островов (остальное - горы да скалы), и по ним веками лупят землетрясения, тайфуны да цунами. Будешь иметь свое личное мнение, отделяться от стаи – не выживешь, тебя никто не спасет. Западному человеку от такой «безликости» вокруг иногда выть охота. Но, с другой стороны, такой способ мышления обеспечивает очень уравновешенную и безопасную жизнь по всей стране. Я лично знаю многих русских, в основном женщин, которые осели в Японии навсегда именно потому, что им в таком укладе спокойнее и надежнее. И их тоже можно понять... Каждый выбирает для себя.
Что же касается всех этих дзэн-медитаций, икэбан, иероглифов и прочей загадочной экзотики, от которой у нас так модно сейчас закатывать глазки, – все это давно изучено, и все, кто сильно захочет, могут овладеть этими премудростями, не выезжая из России, а с интернетом - даже из дома не выходя. В целом японцы – обычные люди, очень работящие, порядочные и дисциплинированные. Житейская логика их нам понятна, у них есть чему поучиться. И мне до слез досадно, что мы, русские, вот уже полстолетия не может заключить с таким великолепным соседом даже элементарного Мирного договора. Стыдно, ей-богу, слушать, когда в очередной раз нам объясняют Японию американцы. Стыдно смотреть, как Москва и Токио за пол-земного шара все тянут резину о том, как им обустроить Дальний Восток. Двадцать первый век на дворе. Пора бы уже во всем разобраться.
@темы: Япония, dead readers society, ...толмачи и прочая обозная сволочь...©, Интересности